Александр Чебан: «Случилась беда, мы все пришли на помощь»

В нашу редакцию позвонил житель села Соломино Александр Чебан и сообщил, что он участвовал в ликвидации аварии на Чернобыльской АЭС. При встрече мы говорили обо всём: о его семье и малой родине, службе на флоте, работе на Севере, о Чернобыле и о том, почему наш герой поселился в маленьком селе. Этого хватит не только на публикацию в газете, но и на целую книгу.

Александр Чебан родом из г. Измаил Одесской области. В школе Саша особенно любил военное дело. С аттестатом зрелости получил водительское удостоверение, немного поработал на тракторном предприятии. В течение трёх месяцев проходил подготовку к воинской службе в школе аквалангистов в Одессе.

Служил на Черноморском флоте в отряде боевых пловцов водолазов-диверсантов. По комсомольской путёвке в г. Львове окончил школу милиции, по распределению вернулся в Измаил, работал помощником дежурного. В Советском Союзе начались перемены, на смену одному руководителю приходил другой, менялись законы. Определённая нестабильность заставила нашего героя отправиться на Ямал. Так оказался в г. Ноябрьске. Чтобы заработать на квартиру, устроился простым рабочим на стройку. Для начала ему выделили деревянный барак, через 29 дней привёз на Север супругу. Усердно трудился, получил должность механика, квартиру.

«В конце апреля 1986 года случилась большая беда. В Чернобыль я отправился в мае 1987 года. Для первых ликвидаторов аварии определили допустимую норму в 25 рентген, в дальнейшем её уменьшили, я пришёл уже на 12 рентген. Мы, конечно, слышали, но никто толком не понимал, что такое радиация. Военкоматы работали чётко, нас подняли в пять утра, привезли на сборный пункт. Собрали группу в 30 человек, мы летели самолётом до Тюмени. Разместили в казармах военного инженерного училища. Чтобы мы не ушли в самоволку, одежду забрали, выдали белые кальсоны и нательные рубахи. Мы сопротивлялись, у нас на флоте такого не было. Перед отправкой командой зашли в большие склады, получили солдатскую форму и по два комплекта костюмов химической защиты, которые оказались бесполезными. Там ещё надо крючок зашее застёгивать, а я флотский, всё время в тельняшке ходил. Стрёмно такое надевать, да ещё портянки. Вот так трое суток гауптвахты и схлопотал», – поделился Александр Чебан.

Самолётом из Тюмени летели на Украину, в г. Белая Церковь. В аэропорту их встретили, погрузили в зачехлённые машины, повезли в воинскую часть. Сразу поняли, что дисциплина жесточайшая. Ехали на большой скорости, когда по просьбе ребят остановили колонну, дали три минуты, затем по команде двинулись в путь, не ожидая опоздавших, которым пришлось на ходу садиться в последние машины. Вокруг территории реактора сформировалось тройное кольцо палаточных городков. Со всего Советского Союза приехал народ, здесь одновременно находилось более ста тысяч человек. Александр числился в Краснознамённом сибирском военном округе, рядом располагались части из Днепропетровска, чуть дальше стояли одесситы, москвичи.

Поселились около опустевшего села Черемошна на границе зоны отчуждения. Заброшенная деревня опустела, остались дед да баба, которым за восемьдесят. На заасфальтированном поле поставили дутые ангары (столовую и другие хозяйственные помещения), палатки, выкопали туалеты и могильники для одежды и других вещей. Когда местные жители стали собирать использованные полотенца, сетуя, что они практически новые, командир приказал загородить ямы колючей проволокой. Пожилые люди не понимали опасности радиации.

Лейтенант Чебан попал в роту химической разведки. Неделю учили работать с дозиметрами ДП-5. «У меня в подчинении находилось десять человек. Дают направление, отправляемся на задание, я иду впереди, где зашкаливает, беру влево, вправо… Дозиметр аж свистит, обходными путями приходили в нужное место», – рассказывает Александр. На станцию их возили 28 км. С вечера объявляли, кто поедет. В пять утра подъём, строевая подготовка вместо зарядки, завтрак, в шесть часов садились по машинам, приезжали в 14-километровую зону, машины оставляли, переходили через КПП, пересаживались на «грязные» машины, которые «звенели» от радиации. На станции их заводили в большой подземный бункер, где стояли мониторы. Пофамильно выдавали небольшие дозиметры. В обычных робах в лифте поднимались на десятый этаж. Человек за монитором, как только ликвидатор выбегал на крышу энергоблока, щелкал секундомером, отмеряя пять секунд. Каждый выполнял свою задачу – собирал обломки в контейнер, другой брал 2-3 кирпича и ведро с цементом, закладывал дыру, через пять секунд все убегали.

Заходы и выходы на крышу каждого человека всё время чётко контролировали, народ шёл один за другим. Выполнив поставленные задачи, спускались на седьмой этаж. Тщательно мылись щелочной водой, японскими дозиметрами проверяли полученную дозу радиации. «Если не зазвенело, идёшь дальше, звенит – снова моешься. Одежду, в которой ты пришёл, складывали в мешки. Переодевались в новую. Спускались в подвал, сдавали дозиметры, показания каждого человека записывали. Контроль вели жесточайший. Дальше по машинам и в обратный путь. «Возвращались в свой полк. Я удивлялся, что в тех краях растёт такой могучий лес. Для нас построили бани, мы постоянно парились и всё время пили минеральную воду (её завозили в неограниченном количестве), чтобы выходила радиация. Даже бассейн небольшой соорудили. Вода была нашим спасителем! И постоянно переодевались в новую одежду», – рассказывает Александр Иванович.

Говорит, что общее состояние казалось непонятным, как будто тебя дихлофосом как тараканов потравили, ты словно навеселе, в прострации. Кормили сытно, но однообразно. Александр иногда думал, что дома уже никогда не будет есть жареную картошку и консервы, особенно сайру. К слову, спиртного не выдавали, как судачили на эту тему обыватели. Александр Иванович постоянно подчёркивал, что дисциплина была строжайшая, вечерняя поверка, и после 23 часов – ни шагу из палатки. Приезжали полковники, и даже генералы прилетали на вертолётах, контролировали, ночью порой ходили по территории с фонариками, смотрели, всё ли в порядке, пересчитывали состав. Стояло лето, днём жара невозможная, а ночью холодно, укрывались двумя одеялами, топили дровами печки.

Если вечером тебя не распределили на реактор, расстраивались, обижались. Так могли наказать за провинность, нарушение дисциплины. Чем быстрее ты наберёшь норму рентген, то есть станешь «сожжённым», тем быстрее ты отправишься домой. В лагере не сидели без дела, всю бытовую работу выполняли сами (стирали, мыли, готовили). Лес рубили, ездили на БТР проверять территорию. В селе солому с крыш домов снимали и «хоронили». Для безопасности надевали респираторы «лепесток», жарко, некомфортно, но безопасность превыше неудобства. Выкапывали огромные ямы, складывали туда солому, закапывали и равняли рыжий лес. А сколько там техники похоронено: легковые и пожарные автомобили, тракторы, уазики.

Александр находился в зоне ЧАЭС с июня по август 1987 года. Когда набрал допустимые 12 рентген, стал «сожжённым», как тогда говорили. С вещами их переселили в палатки возле КПП. Ночью заехали ЗИЛы с новыми резервистами. Отработавших ликвидаторов везли в аэропорт, они получали проездные билеты и разъезжались по домам. Александр вернулся в Ноябрьск. В дальнейшем, окончив Свердловске юридическую академию, возглавлял подразделение юстиции. У него взрослые сын и дочь. Сын, к слову,  живёт в Ноябрьске. Александр Иванович перевёлся в Белгород, работал в суде Восточного округа заместителем начальника управления по обеспечению порядка. В наших краях оказался по программе переселения. Следом за ним в Черноземье двинулись ещё десять семей.

На пять лет раньше вышел на пенсию, как чернобылец имел льготы по коммунальным платежам. Санаторные путёвки выдавали, но Александру милее родного Чёрного моря нет ничего. Поэтому приглашал всех своих знакомых погостить на своей малой родине.

Что печалит Александра Чебана? Поделился своими мыслями: «Я родился 21 сентября 1959 года в Одесской области в г. Измаиле. Мой отец Иван Трофимович был плотником, мама Полина Георгиевна работала продавцом. Мне посчастливилось, рядышком жили дедушки и бабушки с обеих сторон. Вырос в атмосфере счастливого безоблачного детства: река Дунай, лиманы, море, на которое часто ездили с одноклассниками». Последний раз он был в Одессе в 2016 году. Там остались могилы предков, похоронены деды, бабушки, отец. В двухтысячные перевёз на Белгородчину маму и родителей жены, они пожили по десятку лет, упокоились в здешней земле.

Александр Иванович староста с. Соломино, ему хочется, чтобы жизнь в селе бурлила. Но, к сожалению, не всё от него зависит. Сетует: «Сердце болит от того, что пообещал местным жителям благоустроить село, к примеру, дорожки сделать, и не сдержал слово».

Почему выбрал Соломино? Ему не хватало «воды», как он говорит, поэтому 20 лет назад подыскал подходящий домик на берегу Северского Донца. Тогда ещё мост не построили, увидел водную ширь и воскликнул: «Угрюм-река!». Обустроил дом как корабль с кубриками и капитанским мостиком. Имеется и своя Дерибасовская. Считает, если есть в этом пространстве рай, то он в Соломино. В его комнате постоянно открыты шторы, днём и ночью смотрит на реку. В бинокль увидит рыбаков, собирается на рыбалку. Его палатка всю зиму простояла, мог даже ночью отправиться ловить рыбу (клюют плотва, карась, линь, судак, щука).

Напоследок Александр Иванович рассказал ещё одну историю про Чернобыль: «Как-то ночью нас кинули срывать крышу на четвёртом блоке ЧАЭС, около ста человек рубили «запачканные» куски. Реактор через каждые три-четыре дня «чихал», чихнёт, и радиоактивная шапка выходит. Три часа ночи, горят фонари. Мы работаем. В это время задумалось реактору чихнуть. Все присели. Что делать? Мы поднимались наверх на присоске, в лифте по десять человек. И вот народ двинул к лифту: бегут, наступают друг на друга. Больше десяти человек лифт не повезёт или он поломается. Реактор снова издаёт «фух», шапка поднимается, потом чихает в третий раз. Лифт заклинило, никто не спустился. Мертвецкая тишина. Потом отошли и давай подтрунивать друг над другом: «Это ты испугался», «Да ты сам побежал…». Паника – самое страшное, что может быть. Поэтому в любой ситуации нужно сохранять спокойствие и выдержку. Меня этому учили на флоте».

Прощаемся, громким лаем нас провожает пёсик Моряк – это по паспорту, а если провинился – Давид Маркович.